Социальная философия имени

(Публикуется по журналу «Социологические исследования», 1990, № 2, 4, 5, 7, 8, 10)

Работа «Имена» написана П. А. Флоренским в 1923 — 1926 гг. В Проспекте цикла «У водоразделов мыс­ли», объявленного в 1922 г., указаны два выпуска, кото­рые на наш взгляд, прообразовали две части работы «Имена’»: теоретическая  —  выпуск 10 и личность». Тео­ретическая часть работы (XXII глава) полностью пуб­ликуется впервые (ранее опубликованы в сокращенном варианте главы I — V  —  «Вопросы литературы», 1988, № 1). Эмпирическая часть работы (описание 18 парных мужских и женских имен как типов личности) опубли­кована в журнале «Социологические исследования» (1-988,.№ 6; 1989, № 2 — 6.’См. наст. изд.). Работа «Име­на» публикуется по оригиналу (машинопись, правленая автором  —  семейный архив Флоренских). В примеча­ниях и выверке текста использованы авторские подго­товительные материалы.

В книге П. А: Флоренского «Имена» представлена оригинальная теория художественного творчества, в ко­торой показано, как неповторимость художественного образа, порождаемого самим звучанием имени, творит ткань художественного произведения. Идеи, развитые в предыдущей главе «Строение слова» многотомной энци­клопедии «У водоразделов мысли», продолжаются о. Павлом через выявление не только того факта, что в «слове заключен образ», но что эссенция слова, сгу­щенная его энергия в «имени» неразрывна с порождаю­щей энергией бытования образа. Поэт одержим именем (гл. 1) в телесной оболочке «имени», что можно просле­дить на примере Марка  —  персонажа из цикла «Этюды о нравах». «…Придам к его имени „2″  —  это прибавит ему огонек, искру»  —  начало рассказа Бальзака, кото­рое цитирует в своей работе о. Павел, посвящено де­тальному описанию влияния имени на судьбу и деятельность человека. Бальзаковский текст, полностью приве­денный ниже, содержит своего рода ключ к идее всей ра­боты о. Павла Флоренского: «Я ни разу не встречал, да­же среди наиболее замечательных людей нашего време­ни, человека столь поразительной наружности; изучение этого лица внушало чувство грусти, переходившее под конец в ощущение, сходное с болью. Существовало ка­кое-то соответствие между этим человеком и его именем. Буква ,,2″, стоящая перед фамилией Маркас, —  буква, которую можно было видеть на всех адресованных ему письмах, которую он никогда не забывал проставить в своей подписи, —  эта последняя буква алфавита заклю­чала в себе нечто неуловимое, роковое.

Маркас! Повторите про себя это имя, состоящее из двух слогов: не чувствуете ли вы в нем какое-то злове­щее значение? Не кажется ли вам, что человека, кото­рый носит это имя, ждет удел мученика? Хоть это имя странно и дико, у него все права на то, чтобы сохранить­ся в памяти потомства; оно звучит стройно, оно легко произносится, ему присуща та краткость, которая подо­бает прославленным именам. Не ощущается ли в нем нежность, равная его необычности? Но не кажется ли оно вам также незаконченным? Я не взялся бы утвер­ждать, что имена не оказывают никакого влияния на судьбу. Существует тайная и необъяснимая гармония или, наоборот, явный разлад между именем человека и событиями его жизни; здесь нередко вскрывались от­даленные, но действенные соответствия. Битком набит весь шар земной, все в нем находится в связи со всем. Быть может, когда-нибудь люди вернутся к тайным нау­кам.

Не видится ли вам в форме буквы ,,2″ нечто изломан­ное внешним противодействием? Не отображают ли очертания этой буквы неверный и причудливый зигзаг бурной жизни? Что за ветер дохнул на эту букву, кото­рая во всех тех языках, где она существует, стоит во главе каких-нибудь пятидесяти слов, не более! Маркаса звали Зефиреном. Святой Зефирен  —  один из наиболее почитаемых бретонских святых. Маркас был бретонец».

На примере звучания имени Мариулы из «Цыган» Пушкина (гл. II), образа Сюзанны у Бомарше П. Фло­ренский дает картину рождения художественного произ­ведения. И тут нельзя не вспомнить слова другого тео^: ретика слова, повлиявшего на его идеи поэта-символиста Вяч. Иванова. В своей статье о Пушкине он писал: «Имя он нарекает тому, что зачалось и быть могло, но стать не возмогло», что ждет, чтоб его позвали по имени и тем вызвали к жизни.

«И небылица былью станет, Коли певец ее помянет, Коль имя ей умел наречь».

Именуя, поэт «высвобождает мотылек  —  сознание  —  из темных покровов». «Имя умел наречь»  —  значит его подлинное услышал. Тут нельзя не вспомнить знамени­тое изречение Аристотеля: «поэзия философичнее исто­рии».

Мысли свои о творчестве П. Флоренский высказы­вает, всматриваясь в творчество «имеславца» Пушки­на. И здесь опять уместно привести слова его предшест­венника Вяч. Иванова. Именуя вещи и их отношения, Пушкин берет их «эйдетически… —  неизменно выявляет в них идею как прообраз». Отсюда естественное оживле­ние вещей… Если принимать «идею» не как отвлеченное понятие, а как реальность умозрения у Платона,— вещи «тем более живы, чем яснее напечатлевается на них животворящая и связующая их с живым целым идея». Имена Пушкина, по мнению Вяч. Иванова и Павла Фло­ренского, «суть живые энергии самих идей». Пушкин, говорит Вяч. Иванов, «право именует сущности, они же сами непосредственно являют, в ответ на правое их наи­менование, свою связь и смысл до некоей заповедной черты, когда наименование прекращается, потому что за нею  —  область немоты, где сущности говорят уже не живым, а, говоря стихами: «мертвым языком о тайнах вечности и гроба». Художественные темы есть имена как» проявления духовной сущности (гл. III).

Поэтическое инобытие  —  не последний предел воз­можного для человека восхождения. Восхождение «в соседство Бога»  —  это уже подвиг святости. И оттуда, от небесного чертога, где обитает святой, он несет на со­именные существа энергию своего имени. Об этом вто­рая часть книги П. А. Флоренского. В литературном • творчестве «имена» суть категории познания личности (гл. IV). Пытаясь строить универсальную систему «име-нотворчества», Флоренский приходит по существу к еди­ной теории, связывающей личность с культурой через типологию имени и с социальной проблематикой чер’ез фольклор и архетипы народного сознания, предвосхищая работы таких известных антропологов и социаль­ных психологов как Карл Густав Юнг и Клод Леви-Стросс.

Едва уловимый, зыбкий прообраз в изначальном звукообразе, особенно, как показывает Флоренский, при исследовании народного фольклора в народной поэ­зии  —  «Реестр о дамах…», менее оформлен, нежели звук. В мифотворческом народном сознании, пишет Вяч. Иванов, «образ является … не данным, а заданным: это задание и питает позднейшие мифологемы… Закли­нание отличается по форме от пра-мифа… императивом глагола; оно включает в себя или предполагает пра-миф». Флоренский также показывает в книге «Имена», что в литературном творчестве имена суть категории познания личности. И тогда личность сама по себе предстает как соединяющая в себе народное сознание с типологической определенностью своего имени (гл. IV). Вяч. Иванов признавал, что звуковой жест вместе с ритмом играет «важнейшую роль в возникно­вении стиха как заговорной формулы», но он не пере­ставал настаивать, что едва уловимый, зыбкий про­образ в изначальном звукообразе (часто, особенно в на­родной фантазии) менее оформлен, нежели звук». «Риф­ма есть свойство имени», —  считает Флоренский, что роднит художественное творчество с восприятием лич­ности в жизни и формирует «типический склад лично­сти» (гл. V). Определенность жизненного пути обусло­влена святым, как носителем имени своего. «По име­ни  —  житие, а не имя по житию». Имя в оценке Флорен­ского  —  тип, духовная конкретная норма личностного бытия, как идея, а святой есть наилучший ее выра­зитель (гл. VI).

Переходя от психологии и теории творчества к со^: циологическим аспектам бытования имени (в гл. VII), Флоренский определяет имена как «фокусы социаль­ной энергии» (магия имени, гл. VIII). От социального плана он переходит к культурному фону (гл. IX), порож­даемому именем. Тут имена-эмблемы непостижимого, они связаны со знамениями, со знаменательными явле­ниями природы, тут и различные проявления культуры, их общечеловеческая значимость.

Таковы, например, географические названия и т. п. Историческая типология имен складывается при этом в логику общественных отношений, они становятся «лозунгами смысла» (гл. X). Рассматривая на примере имен «Иаков», «Варфоломей», какие события истории связаны с носителями подобных имен, он переходит (в гл. XI) к изложению истории жизненных циклов лич­ности на протяжении всей жизни от «райского периода в 3^5 года до формирования ,,я»»  —  первый прорыв пер­вородного греха и вплоть до формирования устоявшего­ся типа носителя данного имени. Через социальную пси­хологию имени Флоренский движется далее к общей теории имени как системы (последующие гл. XII —  XXII). В своей теории имени он выявляет «тип имени как представителя рода».

В другой работе и по другому поводу о. Павел гово­рит о родовой ответственности и ее значении: «Жизнен­ная задача всякого  —  познать строение и форму своего рода, его задачу, закон его роста, критические точки, соотношения отдельных ветвей и их частные задачи, а на фоне всего  —  познать собственное свое место в роде и собственную свою задачу, не индивидуально свою, поставленную себе, а свою как члена рода, как органа великого целого; только при этом родовом самопозна­нии возможно сознательное отношение к жизни своего народа и к истории человечества…» При этом и опреде­ленный жизненный тип «закрепляется речью через имя». Именем выражается тип личности, онтологическая форма, которая определяет духовное и душевное строе­ние (гл. XIII). Особенно интересны для теории литера­туры выводы Флоренского относительно «эссенциаль-ности и онтологической сущности имен» (гл. XVIII). Тут устанавливается связь нравственной ценности лич-

‘ности с наследственными признаками (такими как му­зыкальность) или врожденными пороками (как, напри­мер, пьянство). С именем связаны «пластичность» лич­ности (гл. XX), с одной стороны, и индивидуализация, с другой, когда, например, имя отцовское преобладает над собственным именем данного лица через отчество (гл. XXI). Логический вывод из замечательного меж­предметного системного исследования имени, предпри­нятого Флоренским, что «типы духовного устроения соответствуют именам» (гл. XXII). Единственно воз­можный метод освоения имен  —  путь интуитивного проникновения в них.