Анна

Анна — сама доброта. Она преданная дочь, такая же мать, подруга. Может заботиться о других до само­забвения. И не только о членах своей семьи. Поручите Анне обеспечивать сотрудников путевками в санатории и дома отдыха, она, потеряв аппетит, сон и покой, сде­лает все возможное. Хотя в принципе Анны не обладают большими пробивными способностями и вовсе не слывут общественницами. Доверчива Анна необычайно. Но лю­дей с такой же щедростью души, какой обладает она, мало. Поэтому и неприятностей у Анны бывает более чем достаточно. Окружающие частенько злоупотреб­ляют ее добротой. 

Обиды Анна  принимает близко  к сердцу, но не жалуется, прощает без выяснения отношений, а тем более неприличных скандалов. Это крот­кий человек с сильно развитой интуицией. Может точно предвидеть болезнь и смерть близких. Анны прекрас­ные хозяйки, рукодельницы, из них получаются непло­хие модельеры.  Любят  искусство,  видят и понимают красоту, умеют делать оригинальные подарки. Из путе­шествия   не  забудут   привезти   сувениры   всем   своим друзьям и знакомым. В любви Анны верны. В браке — терпеливы, но измен не переносят. И хотя Анны всю жизнь бывают окружены поклонниками, на старости лет многие из них остаются одинокими.

Как Александра есть женская параллель Александру, так мужскому имени Алексей соответствует в метафизие женских имен  —  Анна.

Но именно вследствие такой парности этих имен, проявление их в средах  —  мужской и женской  —  весьма различных  —  оказывается само весьма различно, от­части даже до противоположности. Относительно Алек­сандры это уже было рассказано. Нечто подобное теперь может быть вскрыто в имени Анны, хотя и не в той мере противоположности.

Как чрезвычайно гармоничное в мужской стихии, имя Александр, применительно к стихии женской, долж­но быть особенно дисгармонично. Напротив, имя Алек­сей мало способствует проявлению мужественности, по крайней мере в мире, среди мирских условий и задач жизни, и является наиболее совершенно выражаемым

при отрешении от мира, т. е. когда происходит подъем над психологией пола и, следовательно, естественное приближение к области, свойственной также и женственности. Поэтому естественно также ждать, что соот­ветствующее ему женское имя Анна более приспособ­лено к жизни, как более соответствующее стихии своего пола.

Но надлежит также предвидеть, что и в этом име­ни есть основное несоответствие подсознательной осно­вы личности и слоя сознания, присущее мужскому двойнику этого имени. Но это несоответствие, как бо­лее свойственное женской природе, уже не тормозит или не в такой мере тормозит жизненность носительницы рассматриваемого имени.

В Анне главное  —  это ее подсознательная почва, ле­жащая чаще всего не на скале, а на таких подпочвенных слоях, которыми носительница этого имени уходит в нед­ра бытия. И недра эти, по высшему заданию имени, суть недра благодати, как гласит и этимологическое значе­ние имени. Когда же высший план не достигается личностью, она получает приток благодатных сил через сти­хийную основу природы, —  следовательно, может всасы­вать вместе и эти стихийно-мистические энергии, а мо­жет быть, и смешивать их, проводники благодати, с са­мою благодатью.

На низших планах, наконец, усвояются главным образом эти стихийно-мистические начала, душа мира, но всегда в окраске благодатности, т. е. под такою формой восприятия.

Анне стихийное никогда не является как только стихийное, ибо оно всегда мистич­но.

Бытийственные энергии не появляются в сознании Анны оторвано от своих глубочайших основ, поверх­ностно и самодовлеюще, —  никогда поэтому не расцени­ваются согласно позитивному. Как указано, причина этому в неотделенности нижних слоев подсознательного от мировой среды: Анна имеет непосредственное сооб­щение с подпочвенными водами, и всякое колебание их уровня и изменение их состава сказывается в ней в ее самоощущении. В этом Смысле можно даже сказать, Ан­на со стороны подсознательного не имеет определенной формы и сливается с мировою душой.

Вот почему Анне предопределен уклон: либо в сторо­ну духовного отрезания от себя, т. е. от сознательной личности, всего подсознательного, в том числе и своего собственного как не своего, либо  —  привязывание к се­бе, как своего личного достояния, всей жизни мировой души.

Но легко видеть, и то, и другое равно ведут к от­решению ото всего, что присуще подсознательному, ли­бо оно имеет своеобразную окраску чувственности, лишь поскольку оно ограничено пределами личности, привя­зано к ней, противополагается прочему бытию и, сле­довательно, понимается как своекорыстное, разделяю­щее и непроницаемое. В подсознательном Анны сущест­венно нет субъективности. Анна не хочет для себя и своего.

Она не страстна, скорее напротив, отпадает от мира, т. е. душою не принадлежит к нему, не имея в своем сознании зацепок о мир. То стихийное, что ощу­щает она, по ее оценке ощущается в ней как объектив­ное, даже внешнее, данное ей, если только она не пере­несла своего я в мировую душу; но тогда тем более все ее подсознательное,- как космического масштаба, не оце­нивается   ею   под   углом   мелкого   и   своекорыстного индивидуального влечения. Тогда внутренние ее дви­жения приобретают мировой размах и  вселенскую значимость: на свои же,  т. е. индивидуальные свои нужды и желания она смотрит из такой дали, что они не могут не казаться мелкими и ничтожными.

Так или иначе, а Я, малое Я Анны, т. е. сознательный слой личности, оказывается  обособленным подсозна­тельным, и потому личность ее, более богатая нежели многие другие, оценивается ею самою, а нередко и мно­гими другими, как бедная, даже тогда, когда это бо­гатство личности,  право  или  неправо  пробивается  в творчестве уже явном и бесспорном, и даже когда Анна сама оценивает его высоко, в случае же смешения благодатного со стихийным  —  и чрезвычайно высоко. Все-таки себе самой, сознательному «Я» она придает малую цену, потому что переносит это свое творчество в объек­тивное бытие и рассматривает его  —  как дар, как откро­вение, как самопроявление того, объективного бытия,  —  не как свою самодеятельность. И, следовательно, это творчество, даже оно,  не обогащает  в ее  глазах  ее самое.

Нельзя сказать, чтобы разум был в Анне не острым; даже напротив, он обладает этою остротою. Но каков бы он ни был сам по себе, его значительно превосходят по развитию более глубокие силы, коренящиеся в под­сознательном. Разум не может поспеть за ними, а может быть, и не хочет утоплять себя постоянною необхо­димостью какой-то спешки; и потому он относится к интуитивной глубине личности пассивно, предоставляя ей увлекать себя за нею. Поэтому он вообще не получает систематического роста и не усваивает себе привычки к сознательной и самодеятельной работе. Такой ум, может быть, по малой нужности, склонен опускаться и рас­пускаться; это  —  ignava ratio* (низший ум — лат.): ему естественно сде­латься наивным, по крайней мере до той поры, пока не будет ему внешней встряски, которая своим толчком не заставит Анну взяться за ум и преодолеть свою бездея­тельность. Поэтому и творчество Анны не интеллектуаль­ного характера; там же, где требуется, хотя бы при об­работке, вмешательство интеллекта, это творчество имеет слабые места. Интеллектуальной работы Анна не долюбливает, охотно от нее бегает и, хотя ссылается на свое неумение, но на самом деле ей значительно не дове­ряет: вмешательство интеллекта, как ей все кажется, исказит «чистый опыт» ее интуиции, и потому план, стиль, даже знакоположение представляются ей чем-то вторичным, придуманным, неискренним.

Имея знание не от разума и сытая своим знанием, она пренебрегает интеллектом, своим интеллектом. С другой стороны, глубины природы слишком непосредст­венно открыты ей, чтобы иметь потребность и острую нужду в искусстве, основною функцией которого и слу­жит совлечение позитивистических покровов с бытия и помощь в прямом касании к ее глубинам. То, что дает искусство, в каком-то смысле гораздо глубже и полнее известно Анне, чем это можно получить посредством искусства; а кроме того, пользование искусством тре­бует развития сознательной самодеятельности, само­воспитания, которого сторонится Анна не только по не­желанию быть деятельной, но и потому, что самовоспитание представляется ей искусственным.

Художество чуждо ей. В особенности же чужда та отрасль его, кото­рая предполагает наибольшую предварительную само­деятельность, а в виду имеет наиболее безобразное и мистическое прикосновение к бытию: музыка. Именно того, что могла бы дать музыка, у Анны уже сколько угодно, притом без труда.

Следовательно, нравственная область  —  вот что за­нимает преимущественно сознание Анны, т. е. именно то, чего нет в ее восприятиях из глубины.